15 октября 1997. 11:00 – 19:00. Северный ветер с раннего утра принес в Англию ветер, днем накрапывал дождь, но сейчас перестал, и напоминают о нем только мокрый асфальт и запах озона.
In game: В ближайшее время стартует первый квест, внимательно следите за новостями.
От администрации: уважаемые участники, не засиживаемся на первой странице. Ролевая еще совсем молодая, что не мешает начинать игру вне зависимости от квеста. Удачных вам отыгрышей.
Harry Potter and the Last Chance for Happiness Смелые решения, теплая обстановка, терпеливый и толерантный мастерский состав - вот что выгодно отличает это место от многих подобных. Нельзя не отметить и крайне удачный дизайн и интересные повороты сюжета. Мы рады, что вы с нами, и надеемся на плодотворное сотрудничество в будущем.
twilight: summer in Romania Если вы любите мистику и древние легенды, если хотите с головой окунуться в мир опасности и любви, в чарующий мир Сумерек, то эта игра для вас. Приветливая администрация, талантливые игроки, интересный сюжет, учитывающий ваше мнение и пожелания, и приятный дизайн. Мы ждем как канонических героев, так и ваших собственных.
- «…через послезавтра в мой дом придет война. Обернется хаосом, раскидает повсюду вещи, сожжет все бумаги, разорвет все любимые фотографии, которых крайне мало в моих альбомах: один снимок на шесть страниц, - слишком выверено. Эта война не будет иметь причин, черт лица, или какого-либо характера, она не будет иметь ничего, и именно это дарит ей право разрушать, крушить, ломать и рвать, безумно хохоча и напевая что-то себе под нос…». - Он негромко читает что-то с измятого листка, что сжимает в своих руках; именно на него он сегодня потратил все внимание на Истории Магии, считая себя подающим надежды писателем. – Я хочу отправить эту заметку в Пророк, в колонку начинающих авторов, - В его голосе слышится неподдельная радость и гордость, еще бы, впервые за долгое время появился его шанс заняться делом его жизни. Он говорит еще что-то, много, ненужно, жарко, словно пытаясь убедить её в чем-то, явно представляя перед собой приемную комиссию в какую-нибудь академию, которая несомненно хочет запороть его талант. Её затошнило, настолько, что она ясно поняла, что когда спустя десять лет, она придет к Колину со стопкой старых газет, эту она выкинет и не станет читать. Война – пустое дело, слишком пустое для того, что бы им восхищаться. но она обязательно подождет до послезавтра Неловко поправляет манжет мантии, пытается проститься с однокурсником, тот кивает и подходит к столу факультета, она же выходит из зала, там слишком шумно, и это до сих пор её пугает. Пугает куда больше, чем крик обезумевшего человека, - тот прост и понятен во всей своей звуковой гамме, этот шум не контролируется, его не прекратить инъекцией в вену, или же приложив к разгоряченному лбу ладонь; его не возможно понять, и с ним очень сложно смириться, именно поэтому она завтракает раньше всех, стараясь успеть до того, как там соберется большая часть учеников. Прочувствовать одного человека всегда куда легче чем найти себя в этом разноголосье, она даже не хочет пробовать. Терять то, чего нет, вдвойне страшнее. Внезапно останавливается, дотрагивается пальцами до пульса, замирает, пропускает два удара, делает два шага вперед, опять прикладывает ладонь, чувствуя сокращение стенок артерий, еще несколько шагов. Оно бьется ровно, несмотря на внешние обстоятельства. Оно всегда бьется ровно, иногда она думает, что оно никогда не остановится, или, никогда и не начинало биться. И ей это все только кажется, - отголоски самовнушения. В такие моменты стоит в толпе зажать ладонями уши, что бы в голове не осталось ни мыслей, ни звуков, только одна пульсация крови, и тогда внешний шум перестанет проникать, и можно будет сосредоточиться на бессмысленном счете: один, два три. В последнее время она всегда считает вслух, - учится воспринимать свой голос, всю жизнь учится, и каждый раз заново, тогда так чужой распознает с первых нот, с первого вздоха. Вот только дыхание, что сейчас чувствуется за спиной – незнакомое, не вспомнить, не разгадать, и шаг такой же, - вровень со вздохами, только сердце бьется иначе, она почти слышит, почти чувствует. А до совятни какие-то метров двадцать, и десять минут до того, как серая сова сорвется со своего насеста, что бы полететь в Лондон, как обычно до чертиков испугав мать, которая до сих пор не может привыкнуть к виду магической почты. Она всегда шепчет себе под нос извинение, и о том, что скоро это все закончится, через два года женщина с длинными густыми волосами, которых слабо коснулась седина, перестанет получать странные письма: обрывки из газетных статей родным подчерком, - её дочь до сих пор не знает что сказать. Но она хранит их все, до последнего. Чтобы никогда не отдать. Не смотря на заверения и клятвы самой себе. Сегодня она узнает про войну, про её безыскусие и уродливость, а завтра, про последний отцветший цветок, на опушке Запретного Леса. Осенью жизнь умирает, и не нужно ждать до послезавтра. А шаги за спиной все так же ровно обивают вдохи, словно по песку марширует ребенок, чьих родителей вздернут на кресте. Просто подкралась осень, малыш. А мы и не заметили.
Овсянка. Противные комки склизкой каши одним своим видом вызывали тошноту. с усилием сглотнув, Малькольм мутным взглядом обвел свой стол, пытаясь найти хоть что-то приятное и жизнеутверждающее, - кто-то спал сидя, кто-то рисовал свои инициалы (само собой, благороднейшие и древнейшие) на затвердевшей корочке все той же мерзкой овсянки, кто-то булькает соком, проливая тягучую оранжевую жидкость на черную мантию, квиддичную форму соседа.. Квиддич. В глазах резко задвоилось и юноша сдавил в руках ложку, пытаясь собраться и отогнать жуткое похмелье. Вчерашняя попойка даром не прошла и результаты ее были просто налицо. Утренний шум в Большом зале все нарастал, достигая своего пика - на завтрак торопились первокурсники как всегда все проспавшие. Голоса учеников взлетали вверх к потолку затянутому серыми тучами, их веселый смех отдавался не столько эхом от стен, сколько болезненной пульсацией в ушах. - Мак, ты сегодня как? Летаешь? Порвем их всех, да? - Эд, проходя к столу, приветственно хлопнул Бэддока по плечу. Скривившись как от зубной боли слизеринец изобразил человека который смеется и резко встал из-за стола. Звякнула ложка, недовольно буркнул задетый сосед по столу, но юноша не обратил на них ни малейшего внимания, он под авадаой не смог бы сказать, с кем просидел большую часть завтрака за столом. Все это не стоит его внимания, они не стоят, не стоят ни минуты, ни секунды. Пробираясь сквозь толпу взбудораженных школьников юноша безразлично улыбался слизеринцам, кивал умникам и умницам с Рейвенкло, высокомерно хмыкал на тихих хаффлпафцев. Белое пятно неожиданно мелькнувшее на периферии его зрения заставило его замереть. Белое пятно в толпе одинаково черных учеников-учителей. Малькольм как зачарованный смотрит на эти тонкие девичьи руки с прозрачной кожей на запястьях. Бледно-голубые веточки вен так притягательны, так маняще беззащитны. Ему все равно, кто эта девушка, кем является обладательница столь желанного биения жизни. Главное и единственно привальное для него - впервые после сумасшедшего августа, накинувшего серое кружеов тоски на его жизнь, впервые с начала осени, начала учебного года он увидел краски, его мир вокруг засиял, засветился, распахнул перед ним двери в новую жизнь. Малькольм бездумно следовал за своим проводником - белый свет ее ладоней вел его за собой, освещал полумрак пустынных сводчатых коридоров.
— And so the lion fell in love with the lamb. — What a stupid lamb… — What a sick, masochistic lion.
Рванное дыхание с хрипом рвется на выдохе, влажные ладони скользят по складкам мантии, цепляются за рифы застежок, пуговиц. Это не может сдержать налетевший ураган его страстей. Его не может остановить, оттолкнуть, привести в чувство ее неслышное "не надо" ему в губы, ее хрупкие ладони - его талисман, его идол - он бережно перехватывает их одной рукой, удерживает над ее головой, прижимает к холодному, жадному камню. Ее волосы рассыпаются по плечам, закрывают лицо, прячут лихорадочный румянец. От нее пахнет морем и пионами, юноша со стоном целует ее шею, ключицы, ее мантия сбивается в несуразный, только мешающий, отвлекающий комок из тяжелой ткани, Малькольм благодарит небо за свое падение в пропасть, за школьную форму и гольфы, которые носят все девочки в Хогвартсе. Ее панический страх придает соленым слезам сладкий привкус власти. Он дурманит голову, вытаскивает на свет этого темного коридора все то зло, все то плохое и низменное, что есть в каждом, что всегда живет в любом человеке, но никогда не показывает свое отвратительное лицо днем. Что же такого в этой безымянной девочке, что заставило этого обычного парня показать свою сущность? Что заставило его сбросить свои маски и забыть о возможной расплате? Ложью будет утверждать, что Малькольм выбирал между добром и злом, страдал от неразделимой моральной проблемы. Ложь, ложь. Не думал он ни о чем. О чем может думать голодный зверь, выпущенный на охоту? О насыщении, о жажде, которая сжигает его изнутри, опаляет своим неутолимым жаром. Ее жалобные протесты не слышны в пыли заколука, в каких-то десяти шагах от поворота. Насмешка судьбы, ирония рока... их поворот не дотянул до реального всего несколько ударов сердца. Там, за углом, продолжается обычная школьная жизнь, шумят первокурсники, обсуждают последние новости квиддича, моды старшекурсники, с достоинством пьют черный кофе преподаватели. Там жизнь - цельная, живая, настоящая,. Все там, а что здесь? Осколки, разбитые мечты, ободранные колени, порванная одежда. Истощенная жертва, насытившийся охотник. Волк-одиночка, жалости нет и точка.
Раз - вдох, два - выдох, скажите, где найти ей выход? В кресте посередине лабиринта, среди зверей-людей, проигрывает быстро.
Кожа под руками мягкая, горячая, почти обжигающая до боли, кажется еще чуть-чуть и на ладонях появятся ожоги, кожа расползется по тонким линиям, по этой невидимой паутинке, и потом не соберется, просто не сможет собраться, есть точка «не возврата», после неё только одна дорога, в это случае, - вырытая траншея, в которой до сих пор, падая, можно распороть руку или ногу о кости, копавших её. Все те, кто по ней шел, остались тут забытыми, проклятыми, и абсолютно пустыми. Придет день, и я буду молиться, чтобы посмотрев на тебя, я увидела лишь пустоту, глухую, выжженную, с которой ты не сможешь справиться, ни одно твое усилие не принесет результата, - силы исчезнут, и ты упадаешь на холодный камень, к моим ногам, а я не выдержав, лягу рядом, чтобы через секунду понять, что из моих глаз текут слезы, не облегчения, - боли. Он и есть эта боль, самое яркое и абсурдное её воплощение, человек из толпы, не знакомый, ни имени, ни отчества, все скрылось под этой кожей, под этими глазами, - не_нормальными, таких не было у сумасшедших, в них нет мыслей, только в самой глубине, на задворках сознания мелькает что-то, что вскоре совсем пропадает. И боль, она не сладкая, не горькая, невозможно понять, откуда она берется, от спинных позвонков, прижатых к стене настолько, что кажется, сейчас раскрошатся, рассыплются, упадут на землю белым снегом, что сдует первый же порыв ветра, и не устоять, нет опоры, она исчезла. Все, что было до этого, растворилось в памяти, где-то там слышен чей-то смех, кто-то протягивает цветок любимой девушке, кто-то спотыкается о выступ и падает, громко ругаясь, привлекая внимание портретов, и она хочет туда, куда угодно, в толпу, потеряться, стереться из его памяти, оставить его стоять тут, внезапно обнаружившего, что он сжимает руками пустоту, пустоту, а не её мантию, которая комком сбилась у живота и мешает выпутываться. Потому что остался лишь абсолютно животный страх, такой не присущ людям, только лишь добыче, на чей след ступила когтистая лапа, и он парализует, невозможно кричать, с губ срываются тихие просьбы, которые превращаются во всхлипывания, а потом и вовсе затихают, слезами по щекам, не солеными, горьковатыми. Любое прикосновение губ даже сгорая в пламени не посмеет назвать себя поцелуем, укус, сжигает, на коже должны-должны-должны остаться следы от ожогов, которые так же расползутся, обнажая совершенно неприкрытую пустоту, и за белыми запястьями, за переплетением вен не останется ничего, лишь потрепанный человек без имени и сути будет дальше прогрызать свою траншею, в которой и умрет, а потом останется гнилью на её стенах, все пути отвернулись от Рима и теперь ведут в никуда, и он её тащит по этому пути, или наоборот, теперь уж черт разберет. Руки, до этого прижатые к шершавой стене, расцарапаны на тыльной стороне белесыми полосами, которые спустя время покраснеют, впрочем, тогда это уже не будет самой большой её проблемой. Он их отпускает, и она мгновенно упирается ими ему в ключицы, касаясь шеи, отталкивая или хотя бы пытаясь оставить синяки, меленькие, по отпечаткам пальцев, всхлипывает, перестает давить, с выдавленной нежностью кладет их ему на шею, и просто отводит взгляд. Там за поворотом все иначе, нет его, нет, и в кошмарных снах он не придет, не вернется, и не коснуться его там, что бы понять, вот он, живой человек, абсолютно и совершенно живой, в своих порывах, в своей злости, отчаянье, не вытащить, не выменять, только пожалеть, жалость она ведь как боль. Это даже не сострадание, - его нужно заслужить, жалости же достойны все, и убийцы и воры и предатели, их всех жалко, до тошноты, до головной боли, но жалко-жалко-жалко. И по коридору, если дальше по воображению, там поле, как перед домом, там цветы полевые, в них упасть, они в волосах путаются, встаешь, а на голове несколько лепестков, забавно и тепло, особенно когда мать потом берет за руку, обнимает, что-то говорит, словно в оправдание за холодные зимние ночи, когда она на дежурстве. Во всем виновата зима, а летом она оттаивает, и становится тепло, почти жарко, но не так удушающее, как от его дыхания на щеке и шее, от его выдохов, рваных, безудержных, хочется только спрятаться, лишь бы не слышать, не чувствовать, а еще лучше, - не понимать. И она не понимает, до сих пор, частью сознания не понимает, почему он здесь и сейчас рядом, слишком, касается, и кожа разрывается, целует, и вместо этого пустота. Двигается, пытается ритмично, но сбивается, переводит дыхание, и от этого еще больнее, царапинами по теле, словно волокут по этой траншее, и на теле больше нет живых клеточек, каждая уже подсознательно мертва. Скатавшаяся мантия больно давит под ребрами, а её руки по-прежнему покоятся у него на шее, касаясь кожи пальцами, осторожно, придумывая, что от каждого касания останется слег, глубокий, как на её бедрах, от пальцев, отвратительные и гадкие следы. Выдыхает, внезапно останавливается, она отрывается от воспоминаний о мягкости травы под руками. Её горьком соке на губах, смотрит сквозь него, ни в коем случае не на. - Ты… все? – В голосе вопрос, надрывается, срывается, словно давно не говорила, но в этом коридоре кажется лишним и ненужным, после его громких выдохов человеческий голос лишний, он разрывает вязкость и тягучесть, что сковала воздух. А они остановились посреди траншеи, ни вперед, ни назад, а по одиночке не пройти совсем.
Маленький Принц не принц… Имя, фамилия: Малькольм Кормак Беддок Возраст: 16 лет Факультет, курс: Slytherin, 6 Происхождение: Чистокровен Квидич: запасной игрок/охотник Статус: участник Респекты: 50
Сообщение: 11
Репутация:
2
Отправлено: 07.03.10 23:40. Заголовок: В его глазах бьется ..
В его глазах бьется ее отражение по частям, по кусочкам, пылинкам. Это страшно? Умирать в чужих глазах вечностью за мгновение. Это больно? Рвать сердце криком немым. Это справедливо? Платить за грехи не_свои. Слишком поздно, слишком рано, слишком горько. Поздно. Души проданы, кровью подписаны. Тавро синяками в узоре причудливом, клетка изгибами боли тянущей, нескончаемой. Ключ в замке, поворот до конца. Девочка, милая, почему не сбежала шагами легкими? Почему руки крыльями не обернулись? Почему змеей не ускользнула из-под ног по крохкому полу? Поздно. Все исчезает. Все прежнее, нынешнее и будущее теряет смысл, и этот мир для них – tabula rasa. Чистая доска, чистый белоснежный лист – более белый, чем их кожа, и более чистый, чем их души.
Мир плывет, кружась и искрясь, как фейерверк. Электрические импульсы бегут по нервам, разжигая жар в теле, воспламеняя каждую клеточку. Это волшебство, это магия, это власть. Его власть. Настойчивые поцелуи превращаются в нетерпеливые покусывания и просто жадные прикосновения губ, когда зубы уже не щадят желанную кожу, и коротких, кое-как перехватываемых между поцелуями вздохов, и уже не нужно ничего скрывать. И уже нечего скрывать. Наслаждение волнами накатывает, вновь и вновь погружая в пучину агонии и безрассудства. Чувствуешь, как бьется ее сердце? Ощущаешь, как она судорожно дышит, когда ты прикасаешься к ней? И яростное желание затмевает логику, выплескиваясь наружу грубыми и напряженными прикосновениями. Твои руки оставляют на нежной коже следы, метки, которые всем и каждому скажут, что эта девушка принадлежит только ему. Вязкий воздух между ними, вокруг них, тяжелые руки и кислорода не хватает, он задыхается собственной зависимостью. Дыхание такое же частое, как и пульс под ее кожей, и кажется, что стоит ему прикоснуться, и пульс начинает биться о его губы, как птица, что бессильно пытается улететь, освободиться из цепей, сбежать из клетки. Ей некуда бежать. Ему некуда бежать. - Ты… все? Он отпустит ее? Никогда. Судорожные стоны срываются с нежных губ, глаза закрыты. Это ведь именно то, чего ты так хотел, верно?..
Это так просто - упасть вверх. Это так легко - не оглядываться, не слышать страх, не видеть слезы. Ему нравится чужая боль? Ему нравится жить. Он любит тепло и смех, а сам может дарить лишь холод и муку. Печальная правда, которую не спрятать за лукавой улыбкой.
Неспешно потягиваясь Малькольм начинает поправлять свою одежду, он полон сил, он может свернуть горы, он с жадностью втягивает такой живой, такой сладкий воздух. Звенит пряжка ремня, шуршит рубашка, все так знакомо, все звуки так привычны. Каждое утро они наполняют собой комнаты всех мальчиков Хогвартса. Комнаты, но не утренние коридоры. И у зеркал в комнатах не бывает таких отчаянных, таких пустых глаз. Зеркала.. они привыкли. Он не смотрит на нее, зачем? Он получил все, что хотел, он насытился, он больше не голоден. Ему интересно, кто она? Не слишком. Это может потерпеть, подождать. Сначала нужно привести себя в порядок, пригладить волосы, поправить манжеты белоснежной рубашки, перевязать галстук. Можно магией, заклятьями, но лучше руками, чтоб прочувствовать, чтобы вспомнить, какого это - жить. Он наслаждается каждой секундой, каждым биением сердца, каждым движением ловкого, сильного тела. Он не смотрит на пол, на забившуюся в угол выпотрошенную девушку, он не смотрит, но видит. Он видит значок с черной птицей и синие буквы, он видит отлетевшие пуговицы и порванную юбку. Бархатная кожа больше не сияет молочной белизной, на ней темнеют его пальцы, наливаются кровью царапины, бороздками расчерчивают ее пугливую нежность. Не осталось и следа от той невинности, он изуродовал ее всю. Стоит ли удивляться, что это влечет его еще больше. Жадные, горящие глаза не могут оторваться от угловатой неправильности ее фигуры, от лицезрения этой поломанной куклы. Зверь внутри выпускает когти, впивается в его душу, объявляет ее своей.
Коридор хранит тягостное внезапное молчание, даже эхо не отзывается насмешкой, предпочтя спрятаться в рамах величественных портретов. Едва ощутимый вздох сквозняка трепетно касается темных волос. Он будто играет с мягкими прядками, насмехается над ними, дразня свободой, такой желанной в этой пустоте и такой недоступной. Как же много хочется спросить, но ведь уже неважно, что скажет он и что на это ответит она. Главное, двери вновь откроются, поворот уже близок, слышишь? Холод касается протянутой руки, затем, цепляясь за кожу, поднимается к локтю и охватывает всю руку. Всего лишь шаг, разделяющий двоих. Всего лишь шаг, который нужно преодолеть, чтобы найти все ответы. Всего лишь шаг, который он преодолевает, разрывая ленточку финишной прямой, резко наклоняясь к ней, встряхивая ее, заставляя встать. Он торопится и поэтому его движения смазанные и неточные, поэтому из его палочки сыпятся искры, оставляя ожоги-укусы на его пальцах. Он чертыхается, поминает Мерлина и соплохвостов, но продолжает скороговоркой кидать заклинания, впервые благодарный своей липкой памяти. Она складывается в его руках, не держится на ногах, все норовит вырваться из его объятий и исчезнуть, раствориться, пропасть между серых камней. Она как вода ускользает сквозь пальцы, сквозь его слова, молчит, но так громко кричат ее глаза. Он смотрит на ее волосы, плечи, губы, куда угодно лишь бы не пропасть в омуте черных расширенных зрачков. Всего лишь шаг, разделяющий двоих. Всего лишь шаг, который нужно преодолеть, чтобы найти все ответы. Да, всего лишь шаг, который нельзя сделать, потому что ноги уже не держат уставшее тело. Пальцы дрожат, хватают пустоту, путаются в шероховатой влажной ткани, неумело застегивают пуговицы на форменной блузке, натягивают мантию на дрожащие руки. Кто из них дрожит больше? Кому из них сейчас страшнее? Кто сможет решить? Кто посмеет судить? По напряженной спине скользят капли пота, в коридоре холодно, в коридоре гуляют сквозняки и он почему-то думает, что она может простудиться, заболеть. У него перехватывает дыхание - она не посмеет, она не сможет его оставить здесь одного, он ей не разрешит. Глупо, отчаянно глупо, нелогично, но зверь внутри воет и грозится уничтожить любого, кто посмеет причинить ей боль. Только он, только сам, только его руки, его губы. Малькольм прячет лицо в ее светлых волосах, жадно вдыхает ее запах, он должен отпустить ее сейчас, должен уйти, дать ей дорогу, должен, должен, вот только сможет ли он?
Отправлено: 07.03.10 23:40. Заголовок: Наше время заканчива..
Наше время заканчивается. И мы кончаемся, мы образуемся, - из пустоты, из прогоревшей дотла вечности, что сейчас наблюдает из-за угла, оттуда, где отчаянно бьется жизнь, выбивает свой ритм глухим маршем по холодным мраморным плитам. Но под её шагами их температура приближается в двадцати градусам по Цельсию, [по Фаренгейту, разумеется, была бы другая цифра, но это не столь важно], потому что стена за спиной и не думает прогреваться, наоборот, словно леденеет, но не тает от соприкосновения с обнаженной кожей, с которой всего какие-то две-три вечности назад жадные и грубые руки стаскивали одежду, разрывая, так, что белые пуговички теперь разбросаны по всему коридору. Если прислониться головой к холодной стене, и прикрыть глаза, можно представить, что уже зима, такая кривая и скупая: пуговички как снежинки, лед не видим, но ощутим, и вкус пепла на губах. Увы, фениксы не сгорают за людские грехи. Он вообще скоро перестанут это делать, их слезы перестанут лечить те незримые раны самокалечения, их слезу больше не могут ничего изменить, их слезы слишком похожи на те, что стекали из глаз Иисуса, распятого на кресте; их пепел – его кровь, и смерть за то, что бы спустя несчастные девять кругов Ада, хмурый мальчишка торопливо застегивал свою рубашку. Руки двигаются четко, правильно, но даже в этом чувствуется что-то, чего никогда не будет за тем поворотом, до которого им теперь никогда не дойти, - сами нарисовали зеркало, и теперь безуспешно тычутся по преграду, - руки скользят на зеркальной поверхности, так же, как скользили его ладони по светлой коже, что теперь, кажется, навечно изуродована мелкими синяками, и они не пройдут. Впитаются, втянуться в кожу, перестанут быть видимыми, но останутся ощутимыми, как лед за спиной, как растрепанные светлые волосы, что теперь нелепо свисают на лицо, но которые не убрать трясущейся рукой. Больше ничего и никогда не пройдет. Не уйдут несвязные сны, запах его кожи, который впитывается в поры, звук прогорающих факелов, - она слушает их, лишь бы не шорох его одежды; смотрит на трещину в стене, лишь бы не ловить живость в его взгляде, мир, почему-то, решил встать с ног на голову, словно в насмешку, потому что ничего_не_изменится. В их жизни вообще никогда и ничего не меняются, они подписывают квитанции об оплате, забывая посмотреть за что они; встречают на вокзалах друзей, потому что сами не могут уехать; они улыбаются, когда фотограф что-то говорит про вспышку, надеясь, что хоть раз она выйдет не искривляющей лицо; они все время проводят параллели и ассоциации, теряя себя в этом бесконечном калейдоскопе полустертых символов. Делают все, что угодно, лишь бы не думать, не вспоминать, лишь бы все осталось где-то там, за темными стенами, за громкими выдохами, которые просто впечатались в кожу, оставаясь причудливым, но уродливым узором, таким, каким метят рабов. Его не вывести с кожи, даже если затирать растворителем, останется тоненькая пленка, а за ней все та же пустота, и засохшие слезы на щеках, - это не от боли, организм ищет самоочищения, будто все, что случилось, можно вывести соленой водой, жидкость испарится, соль останется, заново впитается; круговорот веществ в рамках одного разрушенного сознания. Скажи, ты, тот за кого на кресте распинали Иисуса, как выглядят Помпеи, погребенные под слоем пепла, - не испарившейся соли, не выплаканных слез, не прогоревших фениксов. Слишком много отрицаний для одного простого предложения. Наши часы начали обратный ход, большая стрелка цепляется за маленькую, и все по кругу, только кто-то сместил земную ось настолько, что все как в зеркале, не искривлено, просто смотрится под другим углом. Под тем, которым он будет смотреть в зеркало, когда отправится в ванную, под тем, которым она быть отчаянно стирать с себя любые его проявления, губкой, но почти до крови, которая легко может показаться сквозь кожу. Углы не смежные, не вертикальные, они даже не пересекаются в одной плоскости, - сегодня – исключение, оставшееся на спине ссадинами от холодной стены, невесомыми прикосновениями на его шее, которые никогда не превратятся в синяки, белые пуговички на полу, о температуре которого спорят Цельсий и Фаренгейт. Они так увлечены разговором, что не заметят, как мимо них проносится время, и как все тот же мальчишка, все еще чужой и незнакомый, резко ставит девушку на ноги, так, что она больше похожа на сломанный часовой механизм, сердце бьется, как тикает завод, а движения никакого, стрелки прилипли к циферблату, большой не отделиться от маленькой, и все заново. Когда-нибудь, он поймет, что все это ведет в никуда; когда-нибудь она перестанет носить длинные кофты, скрывающие мелкие синяки, когда-нибудь часовой завод окончательно сломается, и они останутся запертыми в одной плоскости, в которой не должны пересекаться, - они ведь даже не умеют разговаривать друг с другом, и это умение не появится со временем, его просто не заложено в них. И даже тогда она будет его жалеть, человека, от чьих рук, не смотря на всю теплоту, исходит только холод, чье дыхание, кажется, может паром зависнуть здесь, из-за разницы температур тела. Где-то внутри полыхает, впитывает, разрастается, но оставляет лишь зиму, лишь стужу, и неверные движения рук, пытающихся застегнуть её мантию, которую она выкинет, как и всю одежду, что сейчас на неё. Сложит стопочкой и отправит в камин, смотреть, как она медленно прогорает, оставляя лишь пепел. И этой бы сажей на его плечах и шее витиеватые узоры, звериные, не_человеческие, но которые смогут замаскировать его от времени. Она и не цепляется, а он просто не отпускает, носом в волосы, дыхание знакомое, внутри сжимается что-то, волной жалости, отчаянья, вымученного чего-то, но почти настоящего. Резко, руками к его плечам, упереться, попытаться хоть как-то оттолкнуть, сжимая его мантию в кулачках, зная, что от этого на идеально выглаженной материи появятся следы. Шаг назад, и еще один, - просто повернуться спиной, нет смысла убегать от хищника, если он так уверено держит пальцы на пульсе, вот только прервать человеческое сердценебиение он не способен. Завтра, кто-нибудь обязательно разобьет эти часы, завтра их части разлетятся по разным углам и никогда не будут собраны вместе, есть вещи, которые магия вернуть не в силах, а пока стрелки лишь медленно пятятся назад, и время заканчивается.
Маленький Принц не принц… Имя, фамилия: Малькольм Кормак Беддок Возраст: 16 лет Факультет, курс: Slytherin, 6 Происхождение: Чистокровен Квидич: запасной игрок/охотник Статус: участник Респекты: 50
Сообщение: 12
Репутация:
2
Отправлено: 07.03.10 23:43. Заголовок: Голоса за поворотом ..
Голоса за поворотом все ближе, все четче, но Малькольм никак не может ее отпустить, не может оторваться от запаха ее кожи, от шелка ее волос. Его пальцы дрожат и он все сильнее впивается в ее плечи, даже сквозь грубую ткань оставляя красные полукруглые отметины. Голоса все ближе и нужно решать, нужно спешить, бежать, скрываться. Слишком светло, слишком опасно, слишком явно. Он не может оставить ее, не может взять с собой, у него нет времени на объяснения, на планы и решения. Ему нужен выход, ему нужно прыгнуть вверх из пропасти. Голоса утихают, а может и не было их? Может они всего лишь эхо в его голове, в его памяти. Малькольм заставляет себя отодвинуться, не отпустить, нет, это слишком, просто немного отодвинуться, - заглянуть в ее глаза? Нет, всего лишь оценить, на что она сейчас способна. Он не сумасшедший, не псих и не маньяк, его логичный ум уже вовсю работает, прокручивает возможности, вероятности, строит стены оправданий, помогает ему скрыть следы, скрыть ее. Натянуть плащ лжи на обломки правды, что может быть проще? Бэддок зло улыбается, когда уверенными шагами проносится через перекрестки коридоров, переступает с одной лестницы на другую. Парадокс, но она сама во всем виновата. Она вдохнула в него жизнь, она дала ему силы, она даже не подумала сопротивляться, когда он тащил ее за руку, несомненно причиняя ей боль, сквозь зубы здоровался с редкими знакомыми. Подумаешь, рядом с ним какая-то девчонка, это ж Малькольм, он всегда в компании милашек. Никто даже не стал приглядываться, присматриваться к светлым растрепанным волосам, скрывающим заплаканное лицо и следы его укуса на подбородке. Ему нравится этот укус, он чуть смещен влево, он горит на ее лице как метка. Приветливо здороваясь с профессором маггловедения, парень всерьез обдумывает, когда он снова сможет поломать ее, как ему сделать так, чтоб никто не посмел даже взглядом ее задеть, коснуться, заставить сгорать от боли. Она - его и только. А может зря он так переживает? Разве он не убедился только что - всем наплевать. Этому миру все равно. Вот идет он, мерзавец и негодяй, о да, теперь он полностью соответствует этим характеристикам, и что? Кто-то отвернулся от него? Не поздоровался, не улыбнулся? Не крикнул в спину, потрясая метлой, "Мак, не опаздывай! Тебя все ждут!"? Этот мир без_душен, без_различен, этот мир без_пощаден. Заталкивая девушку в неработающий женский туалет, он озабочено смотрит на часы, у него тренировка, ему действительно стоит поторопиться, он ведь не собирается подводить ребят из команды. Аккуратно прикрывая за собой дверь, Малькольм окидывает девушку оценивающим взглядом. Она сжимается, отходит от него все дальше, поскальзывается и падает назад, спиной на мраморнотяжелую раковину. Тонкие пальцы впиваются в прожилки черного на белом, глаза цвета ужаса и хриплый выдох, кажется, разрывает ей легкие. Она боится его так сильно, что кислорода в воздухе не остается, только страх, он сладкий на вкус и дает эффект мгновенного привыкания или это только у него такая реакция? Малькольм слышит как захлопываются двери, закрываются окна, плавятся в огне ключи от замков, видит как судорожно она сглатывает, пытается сглотнуть, пытается втянуть хоть немного воздуха, хоть глоток свободы. Он разрешит? Он позволит? Ей? В груди сладко вздрагивает сердце, сжимается от предвкушения игры. Да. Он разрешит. Он отпустит. Он даст ей уйти, убежать, скрыться, он сам покажет ей дорогу в безопасность, так чтоб поверила, чтоб успокоилась. А потом.. Он обрывает мысли, чувствуя, как сбивается его дыхание, - не сейчас, не здесь, не так. Слизеринец отводит от нее взгляд, дает ей возможность прийти в себя, не подходит ближе, наоборот. Он опирается о дверь, а вдруг кто-то захочет почистить зубки после завтрака, складывает руки на груди, молчит. Между ними два удара сердца по мокрому кафельному полу и один полувздох. Девушка не решается поменять позу, следит за ним, он ощущает ее неровный, суматошный взгляд на своих ладонях, подбородке, губах. Усмешка против воли прокрадывается на его рот и он готов поклясться, что слышит как ее сердце пропускает удар. В комнате их трое - классический неправильный треугольник. Он, она и страх. Треугольник равносторонний. Он тоже боится. Его сердце тоже спотыкается на каждом вдохе. Просто в этот раз ему повезло больше. Любимчик Фортуны, который знает - его везение заканчивается, теперь ее очередь. Минутная стрелка на больших часах в холле несет ей свободу, а пока он собирается до конца использовать свою власть. Он ловит ее взгляд, вкрадчивыми шагами приближается и замирает в полуметре. Парень опирается рукой на раковину, закрывает веточки трещин в сантиметре от хрупкой ладони. Ласковый голос приоткрывает израненный рот от удивления и Малькольм впивается ногтями в ледяной мрамор, чтобы не сорваться, не испортить красоту момента. В конце концов, что ее так поражает? Простой вопрос, с него всегда все начинается. Всего три слова - как тебя зовут.
Отправлено: 07.06.23 20:19. Заголовок: Насколько я знаю ест..
Насколько я знаю есть несколько казино, которые предоставляют большие бонусы. Я уверен, что онлайн казино https://online-casino-x.net/ru/ Casino X сделает вашу жизнь лучше, потому что его цель - не украсть деньги, а быть честным с вами. Если вы искали лучшее казино, это знак того, что вы нашли его
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 1
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Благодарность J.K.Rowling за создание серии книг Harry Potter.
- участник сейчас на форуме